Волчицы - Страница 39

Что теперь будет?.. Аньес не промолчит — тут даже не может быть сомнений. Она ожесточится против меня, это ясно, так же как я только что ожесточился против нее. Доведенная до крайности, она будет готова погубить себя в глазах сестры, с тем чтобы погубить и меня. Истина погубит и уничтожит всех троих. Смерть Жулии ничего не решила. Меня вышвырнут вон, и мне придется искать другое пристанище. Жалкий претендент на наследство дядюшки Шарля! Те меры, которые мне следовало бы принять, заранее вызывали во мне чувство отвращения, и я понимал, что для новой схватки у меня уже не хватит энергии. И потом, слишком уж их много, этих миллионов! Я просто не верил в их существование. Я шел вдоль набережной, склонив голову, в спину мне светило солнце. После того как Элен вышвырнет меня на улицу, я еще смогу некоторое время пожить беззаботно благодаря тому, что сказала мне Жулия. Если только… Я без конца с надеждой повторял: «Но ведь она любит меня? Она сама это говорила». Почему я никогда не допускал мысли, что меня можно любить? Если Элен действительно любит меня, она не поверит нелепым обвинениям сестры.

И солнечные лучи сразу показались мне теплее. Волноваться еще рано. Одна Аньес ничего мне не сделает. Она, конечно, может сообщить в полицию, но где взять ей уверенность и доказательства? Я убежден, на это она не пойдет. Нет-нет, она никак не может мне навредить, что прекрасно сознает сама. А ее слезы… Подумаешь! Тоже мне горе! Небольшое потрясение, только и всего!

Стоп! Я вдруг вспомнил рассказы Элен о том, как Аньес пыталась покончить жизнь самоубийством… Остановившись и положив руки на влажный парапет, я начал даже злорадствовать, и моя мысль уже безудержно неслась, питаемая собственной злобой. Я так уверовал в свои измышления, что еще немного — и бросился бы со всех ног бежать до самого дома. Но раздраженно урезонил себя: «Она не столь глупа!» А еще через мгновение возразил себе: «Однако ты видел ее глаза! Это были глаза покойницы! Она никак не могла пережить того, что ты проник в тайники ее души…» Я вцепился в камень парапета. «Ну хорошо, я же заглядываю в самую глубину своей души? И не умираю от этого. Это было бы слишком просто!» — «Ты-то привык!» Опустив голову, я облокотился о парапет. Подобные мысли не давали мне дышать, сдавливали горло. И мне пришлось втайне от прохожих, словно какому-то стыдливому сердечнику, остановиться и восстановить свое дыхание. Осторожно ступая и шатаясь на ходу, я продолжал свой путь. Нет, я не вернусь туда.

Услышав перезвон колоколов, я подумал, что ни одна из моих прогулок не сопровождалась колокольным звоном, но сегодня он, возможно, торжественно возвещает мне о похоронах Жулии! Что за чушь! Какие там похороны? В лучшем случае ее закопают где-нибудь втайне, разумеется, без погребальной церемонии, и за ее гробом не будет следовать кортеж безутешных друзей и родственников. Без сомнения, я — единственный, кто думает о ней в этот час. Впрочем, это вполне естественно — ведь это я убил ее.

Внезапно я повернул назад. Никто не станет интересоваться мною! «Я нужен только себе самому», — думал я, прислушиваясь к звону колоколов, стуку своего сердца и всплескам играющей с камнями воды. Мне пора было возвращаться, и это было совершенно необходимо. Ведь если я вернусь сейчас, не медля ни минуты, то, возможно, еще успею как раз вовремя… Да нет, я просто зря накручиваю себя! И потом, даже если… она и захотела покончить с собой, то… разве это меня касается? Остановившись у моста, я попытался припомнить моменты нашей любви, но они уже не вызывали у меня никаких эмоций, Аньес окончательно и бесповоротно ушла из моей жизни и больше меня не интересовала. В этот момент я даже пожалел о том, что бежал из лагеря, пожалел об ограждениях из колючей проволоки и о барачной дисциплине. Устав того монастыря был как раз по мне.

И я поплелся дальше, сам не замечая, что, обманывая самого себя, приближаюсь к дому, но я слишком устал для того, чтобы поступить иначе. Неподалеку от двери подъезда стояла собака и тщательно обнюхивала тротуар. Достав из кармана свой ключ, я открыл дверь парадного и вошел. Мне необходимо было еще раз поменять кожу, чтобы отделаться от всех этих угнетающих меня знаков и примет. Поднимаясь по лестнице, я тяжело дышал. Войдя в квартиру, остановился и прислушался.

— Аньес! — позвал я.

Неужели я действительно настолько глуп? Неужели я действительно ожидал, что она бросится мне навстречу с распростертыми объятиями? Мое натренированное ухо улавливало малейшие движения в тишине пустующих комнат.

— Аньес! — крикнул я, бросившись вперед.

Дверь ее комнаты была даже не прикрыта… А возле двери, ведущей в ванную, лежала Аньес. Тело ее застыло, сведенное конвульсией, а черты лица были искажены ужасной гримасой. Прикоснувшись к ее руке, я ощутил металлический холод…

На полу валялись осколки разбитой чашки.

Шум моего дыхания звучал как бы оскорблением в этой гробовой тишине. Вытерев лоб рукавом пальто, я отошел от тела, беспрестанно бормоча: «Это яд, это яд», как будто бы желая убедить себя в том, что сделать уже ничего нельзя. Остается только ждать возвращения Элен — уж она-то точно знает, что необходимо делать в таких случаях. Я же мог лишь неподвижно стоять, сложив руки, и не отрываясь смотреть на бездыханное тело. Боже, какая она мужественная, Аньес! Она безо всяких колебаний приняла нужное решение, а я мысленно поздравлял себя с такой удачной развязкой. Чувствуя, что начинаю заболевать от горя, я в то же время думал, что нахожусь на пути к выздоровлению. Ну а с Элен я всегда смогу найти общий язык. Но прежде всего Элен должна сделать все необходимое, чтобы освободить меня от присутствия этого тела, она спасет меня. Скорее бы уж она возвращалась!